"Три дня в деревне", Национальный театр, 2015. Рецензия на живой спектакль

Рецензии мы любим всякие. Не только на постановки Шекспира. Вот тут они все, в том числе ссылки на рецензии на свежего "Гамлета" в Барбикане: http://www.dtbooks.net/p/blog-page_65.html.

Держите свеженькую совсем рецензию на очень расхваленный спектакль Национального театра по русской классике "Три дня в деревне" (по "Месяцу в деревне" Тургенева) с Джоном Симмом и Марком Гэтиссом. Спектакль все еще идет (до 21 октября), и если кто вдруг собирается в Лондон... Можете успеть. Кстати. Тут наша инструкция http://www.dtbooks.net/2015/03/blog-post_89.html как попасть в Британию. Уже можно начинать готовиться к получению визы - если вы собираетесь смотреть "Ричарда II" в январе.   

Оригинальный пост: http://strengeress.livejournal.com/53396.html

Есенина профукали, всю воду в кране выпили...

Автор: ЖЖ юзер  strengeress

...Кхм. Пардон. Это из другой фьябы, как сказал бы незабвенный Карло Гоцци (Гоцци, карло, написали бы теперь).

В общем, я таки посмотрела Три Дня в Деревне, г-на Тургенева сочинение, в исполнении аглицкой труппы с двумя монстрами по имени Симм и Гатисс. (На всякий случай: это ОПЯТЬ не "на них" постановка, отсталые бритты упорно, в девяти случаях из десяти, в театре как минимум, прутся в сторону ансамбля). И теперь вот думаю, а смогли бы на родине героя хотя бы даже вот так условно-аутентично запулить? Даже переименовав пьесу Тургенева зачем-то в книжку Толстого? (*Бессовестно* Лучше уж так, чем книжку Толстого ставить). Даже несколько... эээ... пофантазировав с текстом? И, наблюдая некоторые кина и некоторые скачанные в торренте спектакли от производителя родных осин, берут меня туманные сомнения...

Короче (ага, мечтайте). Сразу, чтоб вы знали. Во-первых, публика в английском театре все-таки - сказочно непосредственная и реактивная. Все, бухтящие о замерзших изнутри, чопорно-вежливых альбионцев... ну, в общем, зачем мне увеличивать энтропию эпитетами в ваш адрес. Вам же хуже. В общем, когда, после трех дождливых дней на улице, на сцене заморгал отражениями софитов от скотча ;) искусственный дождь и доктор Шпигельский, вывалившись на сцену, где эти двое пожилых голубка, он и Елизавета Богдановна-типа-приживалка, резвились, как зайчики, выдал изнеможенно-ехидное "Summer!" (таким тоном, что так и хотелось добавить, "блин!"), народ заржал, как по выстрелу соревновательного пистолета на Олимпиаде. И это был не единственный случай. Впрочем, публику можно понять. Товарищи на сцене иногда самые обычные фразы выдавали с такой... внезапно угрюмой или ядовитой интонацией, что даже нереактивная я только похмыкивала.

Во-вторых, завидуйте мне и ненавидьте меня. Я имела счастье вживую наблюдать, как Марк Гатисс - тот самый доктор Шпигельский, если что, - поет (по-русски, драмролл, по-русски, тыгдыть, и даже разборчиво, но с мленье-вызывающим аглицким акцентом), ни мало ни много, "ах ты душечка, красна девица" (вместо каноничного Серого Козлика, майнд ю). Ну, положим, не поет, а мелодекламирует, не напрягаясь (зная Шпигельского, это в тему, даже если Марк и в самом деле не умеет петь, хотя с бриттами я бы ничего не утверждала). Обволакивая свою предполагаемую невесту того же, что и сам, возраста. Седую и в очках.

В-третьих... млин-2, я опять не узнала Симма. Ну а что делать, если в первый свой выход, в черной двойке фасона "пароход и человек", в квадратном варианте, весь в лицевой растительности с проседью, он выглядит в полтора раза старше себя и имеет экстерьер сильно потертого вельветового шаркуна с ограниченной пластикой, побитым молью этикетом и вообще не совсем понимающего, зачем он здесь, но по привычке исполняющего ритуал? (Тоже не без канона, кстати, знаете ли). Потом на сцену выходит гибрит аглицкого костюма для гольфа и русской белой пижамы, шляпа с полями и ужавшаяся бородка уже а-ля Чехов - и наш Ракитин откатывается в возрасте до студента если и не вчерашнего, то близкого к вечному. И игривости добавляет уже реальной, хоть и беспомощной несколько - шляпой этой своей он не столько обмахивается от жары, сколько кокетливо играет, что выглядит от "утибоземой" до "мимими" с переходами в жалость, как к брошенному щенку...

В-четвертых... Они сильно поиграли с текстом. Сильно. То есть, сюжет в целом остался - Ракитин любит Наталью Петровну, Наталья Петровна сбесившись с жиру втрескивается в студента-гувернера своего маленького сына, коий гувернер также является предметом воздыханий натальипетровниной юной воспитанницы, дити природы и романтической барышни (а заодно и местной горничной, по которой страдает уже ее собственный жених), муж Натальи Петровны обожает жену и не видит ничего дальше носа своего, пока его этим носом не ткнут, пожилой сосед желает жениццо на барышне, а доктор Шпигельский, местный шут и мелкий бес, строит глазки приживалке. На что все изнуренно-мудрым взглядом взирает достатая мама мужа. И потом - пачками расставания, открытия и мучения на почве неисполнения личных желаний. Но... реализацию, скажем так, подправили. То у нас приживалка вдруг оказывается с ЧСД и обламывает Шпигельского почти как современная феминистка (справедливости ради, терминов из нынешних газет не напихали в пьесу, и обставили это боль-мень удобоваримо: ну не хочется ей, даже ради замужа, быть для мужа предметом уютной обстановки и местами плевательницей... однако, для этого пришлось-таки образ подрихтовать - впрочем, актриса местами едва влезает в обозначенный образ, вертится на стуле за картами она так, что можно заметить, как возбуждение молодой служительницы искусств на заметную роль перебивает те самые очечки и седину). То отъезд юного - и только что еще энтузиастического - возлюбленного исторгает из Натальи Петровны, расслабленно тоскующей в пьесе, взвыв где-то в диапазоне леди Макбет. То откуда-то берется к концу пьесы пожилой член семьи загримированный под автора пьесы, сурово воспитывающий Беляева и в конце сажающий расстроенного маленького Колю, лишившегося учителя, за карты. В тревожном алом свете, ога. (Коля, кстати, очень милый, кудрявый, порывистый, внимательный, хотя заставлять его соединять руки мамы и Беляева - это уж был перебор. Но вот из лука целится он в пожилого родственника, будучи в расстроенных чувствах, очень убедительно).

Но при этом... при этом тургеневский дух как-то вот сохранили они. Может, потому, что со смаком оставили несчастными всех, еще даже круче, чем дедушка Иван Сергеич (см. выше, не досталось жены даже Шпигельскому). Может, потому что именно вот как-то очень по-тургеневски все участники (и даже где-то сам Шпигельский) сосредоточены на своих личных переживаниях, ни о чем более не волнуясь и не наблюдая, как говорится, часов - нет у них больше ничего в жизни. Даже бедный - и иногда даже об этом вспоминающий ;) - студент Беляев. Которого симпатичный и полный жизненных сил мулат играет со всем усердием - получился Беляев окружающей жизнью заинтригованный и увлеченный, о очень тщательно и даже местами убедительно зажатый в высшем обществе, слегка растерянно-настороженный, не будучи всегда уверенным, что отвечать этим несвоим людям. И местами запускающий в этих окружающих новые ощущения, что и заставляет их к нему тянуться, и даже не только женщин. Надо видеть, как начинает играть ехидно-любопытными глазами симмовский Ракитин, когда тот Беляев, вскочив на стол, изображает ему одновременно вдохновение лектора В.В. Белинского и студенческой толпы, его слушающей... Другая жизнь, чо.

А может, это следствие такой же тщательности - пусть и не всегда приводящей к точности - в попытке воссоздания чужого ретро, ностальгии по непережитому, воображения и мечт. Еще когда только открывается действие и те, кто в нем пока не участвуют, сидят дисциплинированно во всех костюмах на стульчиках вдоль стеночки, тщательно приодетые, а на авансцене открывается прям что-то среднее между изящно-альбомной иллюстрацией книг прошлого века и подарочной шкатулкой, именно представление о том, как тогда все было (у нас мечта о Джейн Остин, у них - вот так вот) - изящная дама на кушетке (именно кушетка, никак не меньше) в раскинувшейся по ней юбке и с книгой в руке, кавалер на плетеном стульчике, приседающий чуть ли не в реверансе, три дамы за столиком с картами, пожилые, одна важная, одна немного подобострастная (но ничего, у нее еще будет милое кокетство и торжественная речь доктору Шпигельскому)... самовар бы еще только сюда, впрочем, они где-то прочитали, что это для купцов, а не для дворян. ;) Слуга в ливрее на отшибе. И все общаются такими хорошо поставленными, дикционными голосами, что даже выгода, которую я поимела с этого со своим дохнущим слухом, не перебила некоторого несоответствия, очень уж "вещательно" вышло... а ворчливый пожилой господин говорил, все же, не как барин, а как джентльмен, так и просилось в его бархатно-раздраженную речь какое-нибудь "bloody". Но при этом в итоге получилось так трогательно-невозвратно... И все это в разнообразной, но мягкой, не бьющей в глаза цветовой гамме. И змей, которого Беляев запускал с Колей и Верой, полетел-таки. И блондинистая волна на голове той Веры - ну прямо по тургеневскому описанию, по-бук-вен-но. (А как естественно у нее прозвучало в ее отчаянном согласии замуж с горя: "я хочу стать его женой, а не видеть его!") Да, и горничная Катя - дитя карибских островов, с соответствующим строением лица, нежно запевающая - по-русски, опять же, но так, что ни одного слова не поймешь - что-то типанародное, но как на программе "Голос"... и вдруг выдающая такой утробно-натуральный тон, что тихо фигеешь и представляешь ее себе действительно с серпом. И с молотом...

Или - парадоксально - благодаря идеально встроенным в пьесу гэгам, спасающим ее порой от тоскливой занудности. Ребята, я даже пытаться не буду вам описывать, как Ракитин, Шпигельский и пожилой жених ели малину из корзинки. Втроем. Наперегонки. Причем Ракитин каким-то образом поставил себя хозяином той корзинки, и двое остальных немедленно залезли в нее в четыре руки, когда он отвернулся - и едва эта лафа кончилась, у них стало такое вороватое выражение не только даже лиц, а плеч и тазобедренного пояса... :) И выпученные глаза у всех трех в этом соревновании. Не знаем, зачем, но будем биться до конца, да. И да, вот такая абсурдная жисть, что. А как Шпигельский, соблюдая, если не пьесу автора, то обязательный порядок предложения руки и сердца, торжественно преклоняет колено перед Лизаветой Богдановной... после чего следует целый цирковой номер под лозунгом "Радикулит не тетка" - со скрипом, карабканием, рычащими указаниями, какой ящик подставлять, разгибанием в течение половины монолога, ползунками по всей сцене (не затыкаясь при этом, но с припевом из стонов и скрежета), растопыриванием коленок при сидении "а-ля таракан"... и вообще довольно жестоким и неполиткорректным тритментом возрастного нездоровья (очень суровый человек - Марк, прям как с Чукотки, да и режиссер там явно немягкий, но смотреть-таки "и больно, и смешно", тем более, сам Шпигельский - тоже та еще штучка...)

Ну или дело в том, что они все замечательно играли. Не только Симм, чей неприкаянный Ракитин, даже без всякой цели заразивший-таки Беляева своим внезапно вызревшим и вырвавшимся - и все равно оставшимся жалким - отчаянием и безнадежностью, одновременно наслаждающийся своей неразделенной любовью и тонущий в ней, вязнущий, привычно расплавляющийся, в конечном счете съедает и себя, и окружающих, и жертвой как-то умудряется остаться. Не только Гатисс, Кочкарев местного разлива, энергичный, как электровеник, напористый, как вечный двигатель с турбиной, любезно щелкающий взглядом, как зубом, и внезапно тоскливо-понимающий практически все. Пружинисто покрывающий своими угловато-легкими движениями всю сцену, сверкающий глазами и модулирующий голосом от тенора до баса, обаятельный, как сволочь, зажигательный, как динамит и да, хищный от безнадежности, потому что ему тоже надо чем-то заполнять пустоту и отсутствие осознанного смысла. (Злобно-обиженный на жизнь мстительно ищущий слабые места у дворянчиков оригинал и вполовину не так глубок, здесь не карикатура, здесь гротеск в полный рост, живой и убедительный оксюморон, беспощадность и пронзительная, опять же уже чеховская, грусть, и это я про настоящую, а не про ту, которую нам Станиславский развел, царство ему небесное). Этого даже жаль, когда ему отказывают, потому что он и к себе жесток не меньше, чем к другим, и наговаривает на себя явно лишнего, потому что противно, если начну жалеть, Ракитин для него - шлем ужаса, а не предмет зависти и источник ущемленных комплексов. Повторяю - не только они. А и растерянно-упорная Наталья Петровна, реально не знающая, что ей нужно, но до судорог боящаяся остаться одна, и так же неопределенная, как и Ракитин. И незатейливо-доброжелательный муж ее, впадающий то в ступор, то в ярость, то в бессильную растерянность, большой, бородатый, мечтательный, не виноватый практически ни в чем. И с размаху приложившаяся о реальность "романтичка" (и очень сильно желательница, до драки, до оскала, до сосредоточения летящей пули) Верочка, готовая хоть свою бошку об стенку несбывающегося разбить, хоть "милую тетеньку" о ту же стенку размазать. Были бы силы - точно убила бы. Рычит, кусается, возмущается... и отсутствующе сникает. И даже нищасный влюбленный лакей, хоть он тоже явно от своих хозяев где-то какой-то изысканностью заразился - и выражается аккуратно, и вздыхает, как благородный. ;) (Мужики в крахмальных онучах отсутствуют, но уже почти. Впрочем, у этого цепочка на ливрее).

А возможно, дело в том, как это все в итоге складывается в то, что Ивану Сергеичу и не снилось, а нам в контексте - прямо поддых прилетает. Как это все выглядит... обреченно и уязвимо. Может быть, они и коптили небо и паразитировали. Может быть, были эгоистами, недальновидными, невыросшими детьми. Но как-то вот даже такая жизнь - а это жизнь перед нами, хоть и утрированная - ну никак не заслужила того, что в этом красном сценическом свете, напрочь отсутствуя в тексте, упорно лезет в подтекст. Так прямо невиновными они не выглядят. Но жертвами - еще раз - да. И не только Ракитин. И не только того, что будет, а и своими собственными. Как-то вот чего-то мы не умеем. И все равно нас жалко. И никакого нам хэппи-энда. А хотелось бы. Хоть и невозможно.