The Pillowman, 2003. Рецензия

Автор: Наташа Зайцева 

The Pillowman, «Человек-Подушка» (Royal National Theatre). 

Часть вводная, но занятная.

Во-первых, очень здорово было, что вместе с самой записью дали посмотреть еще и толстенькую папочку с материалами постановки: там есть рабочий текст пьесы с нарисованными мизансценами к каждой сцене, режиссерскими указаниями - кто где стоит и в какой момент куда идет и на каком слове что делает, и даже какие в той или иной фразе должны быть логические акценты и паузы! Есть списки реквизита, костюмов, света. Есть даже blood-list (или как-то подобным образом он назывался) – то есть, в какой сцене на какого персонажа какое надо количество сценической крови. :) Есть комментарии к репетициям, правда в основном чисто технические, например «В таком-то акте на мистера Теннанта надевают капюшон с кровью; пожалуйста, можно нам организовать капюшон для репетиций, чтобы мистер Теннант попрактиковался работать с кровью?» (Цит. по памяти, но близко) Еще имеются листы – вероятно, оставшиеся от реквизита – с The Story to be burnt – рассказом брата писателя, который по ходу пьесы сжигает Катуриан. Не удержалась, сфотографировала.

Теперь о самом спектакле. Часть основная. 

Запись, конечно, ужасная. Так жалко! Даже из того, что видно и слышно, ясно, что спектакль был гениальный! Неужели нельзя было сделать нормальную запись?.. Большую часть времени приходится усиленно вглядываться. Но, как уже писала Настя, зная пьесу и зная актеров, то, что не видишь, можно представить по очертаниям и движениям фигур и по интонациям произносимых реплик. 

И постепенно погружаешься сквозь мутный экран в этот страшный маленький мирок размером с тюремную камеру или - с голову больного человека, начиненную фантазиями его гениального брата. Жутко, страшно, мрачно, смешно... Не буду повторяться насчет параллелей и уходить в пересказ и анализ текста — это прекрасно сделали до меня. (Кто не читал рецензию Анастасии Королевой, почитайте обязательно — это шедевр.) А я буду опять о своих эмоциях.

Самое восхитительное, пожалуй, это то, как звучат слова — именно так, как они должны звучать: кажется, что именно так и писал их автор, именно так они произносились бы в реальности, если бы была возможна (хотя, почему нет-то?) такая жуткая реальность, и именно их парадоксально жизненная естественность и реалистичность и заставляет верить в то, что весь этот кошмар не только возможен, не только нормален (боже!), но даже по-своему... прекрасен.

Кусочки, где Катуриан читает свои истории, я бы вырезала отдельно в аудио и слушала бы, слушала... Дэвид. Как он это делает? — вечный вопрос. Это не просто чтение рассказов. Так читать свои истории мог бы их автор, это именно авторское чтение. Очень трепетное, очень осторожное, слегка смущенное и отстраненное и одновременно - гордое. Писатель читает так свои тексты, которые уже написаны, то есть уже существуют, и уже он не властен над ними, но всегда ответственен за них.

Персонажи. 

Во всех персонажах МакДонаха, как и в сюжетах его пьес, сочетается какая-то фантасмагоричность, гротесковость — полуживотная, полусверхъестественная — с очень человеческой, человечной, обыденностью и понятностью. Он одновременно и правдоподобен, и удивителен, удивителен еще сильнее именно из-за того вся та фантасмагоричность правдоподобна.

В героях больше всего поражает, что все они (по-разному) ужасны — жестоки, странны до безумия, их прошлое скрывает преступления, совершенные ими, и преступления, совершенные над ними, - при этом все они по-своему смешны и трогательны, у каждого есть своя логика, позиция жизни, вплоть до своеобразного кодекса чести (хотя зачастую логика эта довольно странная и даже извращенная), у каждого есть затаенный объект любви и нежности. Они не перестают удивлять. К ним невозможно относиться нейтрально, но невозможно и сказать, любишь ты их или ненавидишь. (Сначала стала писать подробно, потом решила, что не тот формат и удалила — и так длинно) 

МакДонах невероятно притягивает и завораживает именно своей смелостью, тем, как не боится показывать то, что мы запихиваем подальше, в глубину сознания, стараясь не признаваться, что об этом вообще можно думать, он не боится раскапывать грязь, гной, кровь, мрак, чтобы показать там внутри, за ними что-то маленькое, сверкающее и теплое. Непонятно, почему и как, но от обращения ко всей этой тьме внутри текста, персонажа, себя — неожиданно приходишь к катарсису.

Когда я читала пьесу в первый раз, никак не могла перестать думать: КАК?! Как вообще кто-то мог такое написать, кто-то еще поставить, а кто-то идти это смотреть? Но самое удивительное — как что-то мог каждый день выходить на сцену и играть это?! Каким мужеством и силой надо обладать, чтобы все это впускать в себя ежедневно...

Подходя к финалу.

К концу я уже довольно неплохо приноровилась воспринимать качество и была уже полностью там. Меня швыряло (несмотря на то, что я прекрасно знала, что где по сюжету дальше) от напряжения и ужаса к истерическому смеху, от надежды — к отчаянию. И когда после выстрела Катуриан читал свою последнюю историю — из меня потекли слезы. 

От чего? Не знаю. Не от жалости, не от умиления (разумеется), не от восторга и даже не от тоски. Это было прямо то самое разрешение напряжения в слезах — древнее, исконное, (трагическое?) почти не зависящее от твоего разума, не контролируемое им. Когда драматическое произведение действует одновременно и на твои мысли, и на чувства, и на подсознание, и на какие-то струны, о существовании которых ты вообще раньше не догадывался (как не догадываешься о существовании мышц, пока не начинаешь бегать, или о внутренних органах, пока они вдруг не заболят) - и в конце все это просто вдруг поднимается на вершину и обрывается. И у тебя остается пустота — и потеря, и облегчение. Катарсис, в общем, попросту говоря. 

Может быть, и хорошо, что приличной записи нет? Может, это нас Вселенная так пощадила?