Gregory Doran: Is Shakespeare Chinese? The Richard Dimbleby Lecture | Перевод на русский

Наконец-то! Мы рады сообщить, что мы закончили перевод очень важного для нас текста. И - вуаля! Вот вам лекция "Ричарда Димблби" Грегори Дорана, прочитанная 16 марта 2016 года. Лекция называется "Китаец ли Шекспир?" - но она вовсе не про китайцев (ну, немножко про них, как и про всех нас). В первую очередь она про Шекспира.

Мы от себя просто обязаны добавить - осторожней! Грегори Доран обладает редкой способностью влюблять в Шекспира всех в радиусе километра... или больше. Просто невозможно не увлечься Шекспиром, когда видишь (и и слышишь, и смотришь спектакли, и читаешь) человека, который посвятил ему жизнь, который с такой страстью о нем говорит.

Грегори Доран в небоскребе "Шард", на лекции Ричарда Димблби 16 марта 2016 года

Эта лекция, в которой Грегори сконцентрировал весь свой опыт, свою любовь и свое отношение к Шекспиру (и миру), - это фактически манифест и для нас. Потому что именно поэтому мы полюбили театр, Шекспира и да, мы очень сильно полюбили Грегори Дорана. И ровно то же мы стараемся транслировать в меру наши сил на русском языке. Это все выражается одним словом - гуманизм.

Да. И еще одна радость была связана с этим переводом. Нам неоценимую помощь оказала Юлия Гаврилова - надеемся, теперь мы можем назвать ее частью команды! Просим любить и жаловать. Во время лекции Грег процитировал добрую половину шекспировских пьес. Мы брали отрывки в переводах, которые лучше всего передают смысл (Пастернак, Лозинский, Щепкина-Куперник и многие другие). Смотрите лекцию на youtube (включайте субтитры - выбирайте русские), качайте английский или русский текст (там есть куски, которых нет в лекции, плюс примечания). Вдохновляйтесь Шекспиром.


Включите субтитры на youtube

Еще одно предварительное замечание. Грег очень очевидно волнуется все 50 минут своего выступления. И это объяснимо - потому что это, похоже, первый раз, когда Грег так открыто и публично говорит о своей сексуальности, и своих чувствах к Энтони Шеру, и о своих переживаниях, связанных с болезнью отца и других личных эмоциях. 

* * *


Вступление Дэвида Димблби, сына Ричарда Димбли, в честь которого проводится ежегодная лекция.


…«Рай для дурака», «с жиру беситься», «и след простыл»... Шекспир изобрел все эти фразы, которые мы все используем сегодня, и более того — он уловил то, как мы себя ведем, то, как мы думаем о других, то, как мы думаем сами о себе, и не только здесь, в Британии, но почти по всему миру.

Добро пожаловать на лекцию Ричарда Димблби 2016 года. Я рад вас приветствовать тут, я надеюсь, вы проведете прекрасный вечер и получите удовольствие от лекции.

Мы в «Шарде», самом высоком здании западной Европы, у нас здесь захватывающий вид на сорок миль — весь Лондон и пригороды, и отсюда вы вообще-то можете видеть на Бэнксайде реконструкцию театра «Глобус», в котором, вероятно, играл сам Шекспир, и который теперь ежегодно посещают тысячи зрителей.

Именно о Шекспире мы сегодня будем говорить в связи с 400-летней годовщиной его смерти. Я собираюсь послушать одного из великих постановщиков Шекспира нашего времени.

Мальчиком он посмотрел в Стратфорде-на-Эйвоне «Как вам это понравится» со своей мамой, и по дороге домой он сказал ей: «Вот чем бы я хотел заниматься!», и он добился этого.

Он, по его словам, помешан на Шекспире. Он присоединился к труппе в 1987 году, как актер, позже он стал режиссером и наконец, три года назад — главой RSC.

Сегодня у нас наша ежегодная лекция в честь моего отца, который был одним из пионеров вещания пятьдесят лет назад, и за эти годы множество выдающихся людей из разных сфер человеческих достижений побывали здесь — юристы, ученые, экономисты,
политики и люди искусства, как сегодня.

Название сегодняшней лекции — «Китаец ли Шекспир?» Не то, чтобы я собирался отвечать на этот вопрос, я оставлю это право художественному руководителю Королевской шекспировской труппы Грегори Дорану.

Грегори Доран. «Китаец ли Шекспир?»


«Внимайте все!»

Это определенно самая захватывающая первая строка во всех шекспировских пьесах — Молва, представитель хора в «Генрихе IV», части второй, призывает зрителей открыть их слух.

«Внимайте все!»

Дамы и господа, от вашего внимания не могло утаиться, что этот, 2016, год – год 400-летия со дня смерти Уильяма Шекспира, и я счастлив, что меня удостоили чести прочитать лекцию Ричарда Димблби в этот великий юбилейный год.

Как это случилось, что его слова до сих пор резонируют и обладают властью захватывать вас, и что его философия имеет значение спустя столетия?

Бен Джонсон обращался к своему приятелю-драматургу «мой добрый Шекспир», и я отдаю себе отчет, что сегодняшняя лекция абсолютно субъективна. Это «мой» Шекспир. Это человек, чьи работы мне выпало счастье режиссировать на протяжении почти всей карьеры в Стратфорде-на-Эйвоне.

Я только что вернулся из Китая, где RSC показывала обе части «Генриха IV» и «Генриха V». Труппа впервые в истории посетила народную республику с актерами, играющими наш основной репертуар, и впервые в истории в Китае исполнялся этот цикл пьес.

Мы очень беспокоились, как они воспримут одну из самых неприступных цитаделей английской истории. Не было бы менее рискованным привезти «Ромео и Джульетту» или «Венецианского купца», — эти пьесы хорошо известны в Китае, и сцена суда в «Купце» изучается школьниками по всей этой огромной стране.

Был момент во время технических репетиций в Пекине, когда я вдруг подумал, что наверное, мы с ума сошли, когда повезли на гастроли эти три пьесы, которые китайцы раньше никогда не видели.

Мы слышали тревожные истории о китайских зрителях, — потому что они ведут себя не так, как зрители в Стратфорде-на-Эйвоне: они болтают, могут встать и уйти спустя 40 минут после начала, или просто пишут спектакль на свои айфоны и, даже хуже, — билетеры пронзают зрителей зелеными лазерными лучами, к счастью, безуспешно.

Будут ли они следить за историей? Будут ли субтитры достаточно точными?

В первый вечер в Пекине я почти не дышал: нам предстояло понять... но я к этому еще вернусь.

Шекспир был ключом на протяжении всей моей жизни.

В целом в жизни человека, может, и семь действий (аллюзия на монолог Жака из «Как вам это понравится»), но мне кажется, что на жизненном пути каждого есть три стадии, связанных с Шекспиром.

Сначала тебя ребенком захватывают его истории, рассказы о феях и ведьмах, кораблекрушениях и убийствах, битвах. Он — не кто иной, как величайший из мировых рассказчиков.

Я впервые услышал Шекспира на пластинке «сорокопятке» с музыкой Мендельсона к «Сну в летнюю ночь», которая прилагалась к коллекции пластинок с Бетховенскими симфониями «Ридерс Дайджеста» — их заказал мой отец.

Мне было где-то восемь лет, и я полностью погрузился в этот магический лес фей под Афинами: там был ревущий Основа, дудящий в дудку, и в струнном глиссандо можно было представить фей, стремительно бегущих по лесу, как листья, которые несет по траве вечерний ветерок.

Мендельсон. "Сон в летнюю ночь"

Музыка перемежалась отрывками из пьесы. И Пак, который звучал для меня как Микки Маус, сказал: «Мне сорока минут вполне довольно, чтоб землю опоясать». Я был потрясен. Мой папа был ученым, и он мне рассказывал, что как раз перед тем как я родился, спутник запустил космическую гонку, обогнув земной шар за полтора часа. Ого! Пак был в два раза быстрее спутника!

Когда ты вырастаешь, после историй, наверное, именно язык Шекспира отравляет тебя на следующей ступени твоей растущей одержимости.

Фрэнк МакКурт, автор «Праха Анджелы», рассказывал, как он, еще мальчиком, в Лимерике, в тридцатые годы слег от брюшного тифа и попал в больницу, и единственное, что у него было для чтения — это том Шекспира. И это чтение, говорит он, было… «словно у тебя во рту были бриллианты». И это ровно то же самое, что чувствовал я.

Я начал ставить шекспировские пьесы и играть в них с 13 лет.

И мне повезло попасть в иезуитский колледж в Престоне в Ланкашире, где каждый год ставили в осеннем семестре шекспировскую пьесу. Это была школа для мальчиков, а моя сестра-близнец пошла в монастырскую школу через дорогу, на площади Уинкли. Но девочкам в пьесах играть было нельзя. Так что, когда мне исполнилось 16, я сыграл свою первую леди Макбет.

Я почувствовал себя раскрепощенным, играя ее.

Каждый вечер я выгуливал нашего карн-терьера вниз по тропинке вдоль небольшого ручья, который тек мимо полей к солевым болотам в устье реки Риббл. Летучие мыши бесшумно проносились под деревьями у меня над головой, и по мере того, как сгущались сумерки, я разучивал ее реплики вслух. «Слетайтесь, духи смертельных мыслей, извратите пол мой...» К счастью, это слышали только коровы. Но эти слова, такие преступные, такие дерзкие, такие волнующие для молодого человека, борющегося со своей сексуальностью, как-то внушили ему раскрепощенность.

Затем в нашу школу приехала с шотландской пьесой гастролирующая труппа. Она была не слишком хороша. Когда Макбет воскликнул: «Что вижу я перед собой? Кинжал!», — ведьмы спустили пластиковый кинжал на рыболовной леске перед его лицом. И они изменили сцену с Сейтоном:

- Тук-тук.
- Кто здесь?
- Том.
- Какой Том?
- Tom-orrow and tom-orrow and tom-orrow…

Но хуже всего для меня было, — а я по понятным причинам чувствовал себя собственником леди М., — в ее реплике

«Сгустите кровь мою, 
Замкните входы и пути раздумью, 
Чтоб приступы душевных угрызений 
Не потрясли ни замысла», 

— актриса изменила слова «душевных угрызений» на «ужасы» — «приступы ужасов».

Но это даже не ложилось в ритм!

И хотя я с трудом представлял, что такое вообще «угрызения совести», но мое шестнадцатилетнее я слышало слово, которое взрывалось презрением к убогим моральным принципам.

Сам Шекспир лишь однажды использовал это слово, так что, вероятно, он его изобрел. Но оно щипалось и шипело во взрывных согласных звуках 'с', 'p' и 'ti' Compunctions! В звуке отражался смысл... А в horrid этого не было, чувиха!

На встрече после шоу я, со всем праведным негодованием обиженного подростка, протестовал!

Когда я ставил пьесу с Херриет Уолтер в роли Леди Макбет почти четверть века спустя, в вечер премьеры я дал ей мою фотографию в роли. Как она призналась, это было самое странное предпремьерное указание режиссера в ее жизни.

Я присоединился к RSC как актер в 1987 году.

Моей первой ролью в «Венецианском купце» был Саланио, известный, как один из «салатов». Это парочка сплетничающих паразитов, которые крутятся вокруг Антонио, собственно, венецианского купца.

Антонио одержим любовью к молодому золотоискателю Бассанио.

Салаты видят неразделенную любовь Антонио и Саланио (моя роль) передает его боль с пронзительной простотой, говоря:

«Он любит жизнь из-за Бассанио только». 

Так вышло, что я чувствовал абсолютно то же самое. Я тоже влюбился (в Шейлока, так уж получилось) и я осознал, что я достиг второй стадии в этом продолжающемся путешествии с Шекспиром: когда ты поверить не можешь, что он говорит то, что ты думаешь. И каким-то образом передает твой опыт влечения или любви... Его слова становятся ключом к твоей душе.

Энтони Шер и Грегори Доран в спектакле "Венецианский купец", 1987

Кто описал головокружительный абсурд влюбленности лучше, чем Розалинда в «Как вам это понравится», когда она восклицает, обращаясь к Селии:

«О кузина, кузина, кузина, милая кузиночка, если б ты знала, на сколько футов глубины я погрузилась в любовь! Но эту глубину нельзя измерить; дно моей любви неведомо, как дно Португальского залива».

Селия, Розалинда, Оселок. Постановка "Как вам это понравится", 1996 год, RSC

Есть ли более неистовое погружение в патологическую ревность, чем то, которым поглощен Леонт в «Зимней сказке», о чем свидетельствует строка:

«Рога, рога! громадные рога!»

…Строчка такая ломанная и искаженная, что это может не быть сразу понятным, но мгновенно передает его раздраженное ревностью состояние ума.

Возможно, никто не описал ненависть к себе лучше, чем долговязая страдающая от неразделенной любви Елена в «Сне в летнюю ночь», когда она бредет через лес и падает истощенная, произнося:

«Сон, верный друг тех, кто уснул скорбя,
Дай мне до утра позабыть себя!»

Фантастика! Как, говорят, однажды выразился Сэм Голдвин: «Фантастика! И это все написано пером!»

Но пытаться убедить кого бы то ни было в гении Шекспира, размахивая перед ним цитатами, это, как однажды сказал доктор Джонсон, все равно что «пытаться продать свой дом, нося в кармане кирпич в качестве образца».

Я люблю слова. «Слова, слова, слова...».
Я люблю их. Но это Шекспир изобрел их!

Английский, на котором мы разговариваем, обогатился на 10000 новых слов за век, когда жил Шекспир и, по разным оценкам, 600-2000 из них были придуманы им. «Политическое убийство», «зависимость», «ослеплять блеском», «тусклый», «лунный луч», «новомодный», «мордобой», «блевать"! Как вам такой список? Язык, бурлящий и кипящий в тигле фантазии.

Библия короля Джеймса, опубликованная в 1611 году, использует скромный словарный запас в 6000 слов. Словарь Шекспира, в зависимости от того, как вы считаете варианты, как правило, оценивается в рамках от 26 до 29 тысяч слов.

Очевидно, что развитие языка частично можно приписать драматургам, которые искали новизны. В 1599 году драматург-анархист Джон Марстон в пьесе под названием «Антонио и Меллида» изобретал в среднем одно новое слово на каждые четырнадцать строк. «Жульничество» — одно из них. «Жульничество, жульничество!» — восклицает персонаж в его пьесе «Мятежник». Дерзкое красноречие!

Шекспир тоже был человеком, рождавшим слова с пылу с жару. Точно как Фесте (шут из «Двенадцатой ночи»), он был «мастером по порче слов», вербуя существительные и прилагательные в глаголы.

«Он хочет оплести меня словами», 
— говорит Клеопатра, зная, что Октавий Цезарь пытается ей манипулировать.

Слова — это физический объект для Шекспира.

«Вы уши мне наполнили словами», 
— говорит Алонсо в «Буре», как будто слова что-то портативное, имеющее массу и вес.

Слова — это оружие для Гамлета. Он клянется пробудить свою мать, говоря:
«Израню языком, но не рукой», 

а позже в сцене в покоях она восклицает:
«Твои слова как острия кинжалов, 
И режут слух». 

Ничего удивительного, что Молва призывает нас: «Внимайте все», или хор в начале «Ромео и Джульетты» говорит: «Подарите нас своим вниманьем» (with patient ears attend – на английском), или как выражались елизаветинцы, «мы идем слушать» пьесу.

Мы говорим «телезрители», но про зрителей в театре мы говорим «аудитория», от латинского audire — слушать. Произнесенное слово — вот посредник в шекспировском театре, потому что слова переносят вас сюда, помогают совершить скачок через время, и драматурги его времени должны были этому соответствовать. Им надо было удерживать внимание зрителей своими словами, и неудивительно, что они находили новые способы делать это.

Недавнее захватывающее исследование Ливерпульского университета показало, что слова Шекспира оказывают явное и очевидное неврологическое воздействие на мозг. «Добрая щекотка для мозгов», называет Фальстафф мистрис Куикли, — и это именно то, что делают слова Шекспира — они щекочут ум и стимулируют нейроны нашего мозга, вызывая в коре зрительные ассоциации. Вы понимаете? Они активируют область визуальных ассоциаций в мозгу, или то, что Горацио назвал «очами души». Слова Шекспира отправляют электрические заряды, освещающие наши умы, и создают театр у нас в голове.

Так что, когда Джульетта говорит про «сладкое страданье», это звучит удивительно для нас, — или по крайней мере должно, — потому что сочетание сладости и печали потрясает. Сложность для нас и для актеров сегодня в том, чтобы избавиться от знакомства с этими словами, и воссоздать их заново, словно эта мысль, именно это сочетание слов только что пришло в голову Джульетте.

Но как это сделать? Как вы можете освежить дыхание всех этих известнейших строк? Как можно, как король Лир говорит, «глядеть ушами»?

Хорошо, вот покойный Роджер Риз, когда он играл Гамлета, решил однажды попробовать удивить зрителей, пожалуй, самой известной строчкой Шекспира: «Быть или не быть». Он собирался вылететь в центр сцены, и выпалить реплику, как будто она только что родилась в раскаленном горне его мыслей. Прозвучал сигнал, и он ринулся на сцену... и тут же забыл самую известную строку Шекспира. Мало того, ему еще ее и подсказали из зала.

Когда я ставил «Гамлета» с Дэвидом Теннантом несколько лет назад, мы обнаружили довольно нетрадиционный способ освежить другую, не менее известную строку, чья слава превосходит известность пьесы.

Когда могильщик знакомит Гамлета с черепом старого шута, который служил еще его отцу, он говорит: «Увы, бедный Йорик».

Я слышал, что в 80-х годах был человек, который реально завещал свой собственный череп, чтобы его использовали в постановках «Гамлета» RSC. Его звали Андре Чайковский, он был польским композитором, жил в Оксфорде. Владелец похоронного бюро содрогнулся от мысли, что одному из его клиентов надо отделить голову, поскольку это не было общепринято, и, вероятно, это было незаконно, так что, хотите верьте, хотите нет, — разрешение пришлось получать в МВД Британии. В итоге, в местной больнице удалили голову, и в местном музее проделали то, что, видимо, холодная глина могилы проделала с Йориком.

Каким бы ни был процесс, в один прекрасный день череп прибыл в отдел реквизита в Стратфорде в картонной коробке, и когда ее открыли, Расти, собака заведующего цехом, сошла с ума. Череп все еще вонял ("Фу, — говорит Гамлет. — Тошнотой подступает к горлу"), так что его выставили наружу в сетке для лука, пока погода, и, может быть, птицы, не довершили начатое. И с тех пор он хранился на полке, и, видимо, должен был там остаться, потому что никто не брал бедного Андре на роль Йорика.

И вот, в первый день репетиций, я, как обычно, приветствовал актеров, рассказал, кто какую роль будет исполнять, а потом я сказал: «Дамы и господа, я хотел бы представить вам последнего актера труппы». Я надел розовые резиновые перчатки, открыл картонную коробку, вынул череп и сказал: «Это — Андре. Он будет играть Йорика».

Тишина пала на комнату.

Я предложил любому из команды потрогать череп, если они хотят. Некоторые отпрянули, другие потянулись к его зловещему обаянию. Сесили Берри, легендарная преподавательница сценической речи в RSC (которая все еще работает в компании в свои 90), с улыбкой отказалась, сказав, что ей уже самой недалеко до такого состояния. Многие были смущены таким впечатляющим напоминанием о смерти. Простые люди обычно не держат сейчас черепов на письменном столе. Только представьте это рядом со своим календарем на 2016 года, между ноутбуком и папками с бумагами.

Какой бы ни была реакция, но реплика «Увы, бедный Йорик» в нашей постановке ни разу не прозвучала, как клише. Череп не стал просто очередным предметом реквизита. Когда Дэвид Теннант в роли Гамлета всматривался в череп, он видел в этих пустых глазницах собственную смерть, глядящую прямо ему в глаза.

Дэвид Теннант с черепом Андре, "Гамлет" 2008 года. 

Так же, как и мы.

Шекспир столкнулся с этой саркастически ухмыляющейся шутихой в 52 года.

На самом деле, мы точно не знаем, как он умер. Викарий церкви Святой Троицы, Джон Уорд, спустя сорок лет оставил единственное свидетельство, которое у нас есть. Он пишет в своем дневнике: «У Шекспира была веселая пирушка с его друзьями Беном Джонсоном и Майклом Драйтоном, они много выпили и он умер от лихорадки после этого, как было записано». Вот и все.

На памятнике Шекспиру в церкви значится, что он умер 23 апреля, что принято считать днем его рождения, так что, похоже, Билл, Бен и Майкл набрались на его 52-летие, перестарались, и Билл утратил «покров земного чувства».

Почему же мы так торжественно отмечаем годовщину этой трагической пирушки? Почему мы до сих пор играем его пьесы спустя 400 лет?

Но давайте вернёмся в Китай, на премьеру спектакля «Генрих IV. Часть первая».

Зал был полон. Там были и мужчины, и женщины, всех возрастов. Пришло много молодёжи. Во время первой сцены они сидели тихо.

Но появление Хотспера разрядило атмосферу. Хотспер — человек действия и горячего нрава. Король запретил упоминать при нём имя мятежника Мортимера, и тогда он клянётся, что обучит скворца твердить одно лишь слово «Мортимер» и подарит его королю, чтобы тот днём и ночью кричал ему это имя в ухо. Смех в зале! Признание всей абсурдности того, что себе навоображал и наболтал сгоряча Гарри Хотспер.

Затем, вразвалочку, впервые на китайскую сцену вышел сэр Джон Фальстаф. Одно из величайших творений Шекспира. Этот первобытный бес, полный жизненной силы, воплощение земных желаний и удовольствий, несокрушимая гора плоти — сэр Джон Фальстаф.

Снова смех! Заговор у Гедсхила: Фальстаф и его дружки инсценируют нападение разбойников, чтобы обворовать паломников на Лондонской дороге. А их самих в итоге грабят беспутный принц Хэл и его дружок Пойнс.

Затем сцена в таверне, где Фальстаф приукрашивает свою отвагу, хвастаясь принцу, что дрался с множеством противников, всё время преувеличивая их число. И опять — всеобщая волна смеха в зале, как будто Фальстаф был им давно знаком, как будто он был им хорошо известен как старинный герой китайского фольклора.

Наконец, в финале битвы при Шрусбери, когда принц Хэл убивает Хотспера в схватке, Фальстаф лжёт принцу прямо в глаза, бахвалясь, что это он убил Хотспера. Сам позорный лгун, он восклицает: «Боже, боже, до чего изолгался свет!» Зал снова заразительно смеётся, даже не дожидаясь конца фразы. Потому что мир действительно полон лжи, в какой бы его части вы ни находились.

«Все люди разных стран равны в одном!» (цитата из «Троила и Крессиды»)

Я всегда с осторожностью относился к утверждению, что Шекспир — величайший из величайших. Убеждённость (или Британская пропаганда), что он — абсолютно и безусловно лучший писатель мира, и тот, кто полагает иначе — опасный еретик. Но тот вечер, когда состоялась премьера в Пекине, стал живым и неоспоримым доказательством масштабов гения Шекспира. Я это видел и слышал.

Кажется, что Шекспир стал в Китае моден. Премьер КНР Вэнь Цзябао начал свой визит в Великобританию в 2011 с того, что посетил Стратфорд-на-Эйвоне. Прошлой осенью Президент Китая Си Цзиньпин получил в подарок томик сонетов Шекспира от самой Королевы. Вспомните что-нибудь из Шекспира (строчка из песни Brush up your Shakespeare, причем Доран произносит имя Шекспира с китайским акцентом – «Шашешпир»), — и это сразу покажет, что вы — человек открытых взглядов, широкого кругозора, культурно просвещённый, ведущий определённый образ жизни. Но мы не знали, будет ли людям действительно интересно смотреть постановки Шекспира, тем более на английском языке.

Однажды южноафриканский актёр Селло Мааке ка Нкубе поставил меня в тупик по поводу Шекспира. Мы ставили одну из его ранних трагедий, «Тита Андроника», в Market Theatre в Йоханнесбурге. В те времена только закончился апартеид, и Селло играл мавра Аарона — одного из самых заметных темнокожих персонажей Шекспира.

Энтони Шер и Селло Мааке ка Нкубе
в "Отелло" Грегори Дорана, 2004 

Репетиции "Отелло" Грегори Дорана, 2004 

— Грег, — сказал он ко мне. — Ты говорил, что Шекспир — англичанин.
— Ну да, — ответил я. — Это, вроде как, бесспорно.
— Неа! — выдал Селло. — Шекспир — зулус!

Так вот, тот вечер премьеры в Пекине доказал, что Шекспир — ещё и... китаец.

Люди порой спрашивают меня, есть ли место для Шекспира сегодня. Для меня Шекспир — магнит, притягивающий к себе всё, что происходит в мире. Его не нужно адаптировать под окружающую действительность. Он уже актуален.

И вот здесь мы как раз подходим к той самой третьей ступени того, как развивается восприятие Шекспира — к ощущению его острой современности и важности для нашего сегодняшнего мира. Шекспир умел увидеть глубину человеческого жизненного опыта. Он жил во время, полное разочарования и неуверенности. Я часто думаю, что он так откровенно говорит с нами, потому что его эпоха перекликается с нашей. Вот вам пример.

Я ставил «Короля Иоанна» в Стратфорде в 2001 году. Это был сентябрь, вторник, дневной спектакль. Мы начали в 13:30, и почти в это же время в Нью-Йорке самолёт врезался в небоскрёб. Часть труппы собралась у небольшого телевизора в служебной комнате.

Сцена из постановки "Короля Иоанна" Грегори Дорана, 2001.

Через 17 минут второй самолёт врезался во вторую башню.

Никто из труппы не знал, что делать. Остановить спектакль или продолжить. Прямо перед антрактом Южная башня Всемирного Торгового Центра рухнула, словно при запуске космической ракеты «Аполлон», но в трагически противоположном направлении.

Вскоре после того как обрушилась и Северная башня, один из персонажей пьесы произнёс:

«...смута ждет,
Как ворон над полуиздохшим зверем».

Как точно это передало наши чувства! Всеобщая смута, как чёрная хищная птица, накрыла весь мир.

Возможно, Шекспир так умел понять другие эпохи и вообще время, его модель, его тяжесть, потому что в его время почти произошло своё 11 сентября — Пороховой заговор, когда террористам чуть было не удалось уничтожить весь аппарат государства, взорвав всю королевскую семью, высшую знать и духовенство из Палаты Лордов, которые должны были присутствовать на Церемонии открытия Парламента 5 ноября 1605 года.

Казалось, что мир лишился своих моральных устоев, оторвался от якоря и теперь его несёт по течению в море неопределённости. Это преобладающее ощущение рока, тщетности, страха присутствует не только у Шекспира, но и во многих пьесах того периода. Вероятно поэтому мы и узнаём наше собственное отражение в зеркале его сочинений.

В «Ричарде III» есть небольшая сцена, которую часто вырезают, но Джон Питер, бывший главный критик в газете Sunday Times, особенно выделял эту сцену из постановки, премьера которой состоялась в Национальном театре в его родном Будапеште всего через несколько месяцев после смерти Сталина.

Несколько слов незначительного персонажа. Шекспир часто вкладывает сильные реплики в уста второстепенных героев. Секретарь, которому поручено переписать обвинительный акт лорда Хэстингса, шокирован тем, с какой скоростью Хэстингс, эквивалент современного премьер-министра, был низложен Ричардом на явно сфабрикованных основаниях.

«...А между тем, часов пять-шесть назад,
Лорд Хэстингс был спокоен и свободен,
Не обвинен, не заподозрен даже».

Писарь видит, как зло постепенно распространяется повсюду, а те, кто осознаёт его всепроникающую силу, не в силах оказать ему сопротивления.

«Да, странен свет! — 
говорит он,
— Одни лишь дураки
Здесь не увидят явного обмана.
Да кто ж решится намекнуть о нем?»

На этих строчках весь зал в Будапеште встал и долго аплодировал стоя. Кровавая история казни Хэстингса была слишком хорошо им знакома. Вскоре театр был вынужден закрыть «Ричарда III». Каждый вечер каждый человек в зале сопровождал эти строки громовыми овациями. Этого не стерпели коммунистические власти. И они были правы. Джон Питер рассказывал мне, что постановка «Ричарда III» стала одним из тех событий, что послужили движущей силой для свершившейся через несколько месяцев Венгерской Революции.

Я помню и более личную историю, когда Шекспир смог подобрать слова, когда мы сами не смогли.

Грегори и Энтони. by Derry Moore, 12th Earl of Drogheda, 2004

Мы гастролировали с «Макбетом» в Японии. Мой партнёр Тони Шер и я приехали в Хиросиму, в Парк Мира, построенный на том месте, куда в 1945 году была сброшена атомная бомба.

Там, в музее, были расплавившиеся часы, остановившиеся на 8:15 утра — точном времени, взрыва бомбы тогда в августе.

Был кусок гранита — фрагмент здания банка, с тёмным очертанием человека, его тенью. Это всё, что от него осталось, его тело испарилось при взрыве.

Была фотография молодой женщины, и узор её кимоно отпечатался прямо на её обнажённой плоти, от ядерной вспышки.

На выходе была книга отзывов, - «книга отзывов» - для посетителей, чтобы они могли оставить свои комментарии.

Ни я, ни Тони не могли найти нужных слов.

Но потом нам пришли на ум строки из той самой пьесы, с которой мы приехали. Строки, на которые мы до этого не обращали внимания.

Макбет возвращается к вещим сёстрам, готовый к самым худшим предсказаниям, требуя, чтобы они рассказали, что ему предопределено в будущем.

«Хотя бы ветры сорвались, войною
Грозя церквам; хотя бы волны, пенясь,
Дробили и глотали корабли;
Хотя бы хлеб полег, дубы валились,
Крушились замки на своих же стражей,
Дворцы и пирамиды пригибали
Главу к земле...» 

И далее он восклицает:

«Хотя бы все богатства 
Природных сил сметались в беспорядке, 
Так чтоб разгром устал, — ответьте мне 
На мой вопрос». 

Разгром! Как будто разгром — это живое, прожорливое нечто, способное, казалось бы, бесконечно приносить беды. Там, в Хиросиме даже это чудовище пресытилось, ему подурнело, и оно с криками вцепилось в свой живот.

«Даже разгром устал». И именно это мы написали в Парке мира в Хиросиме в книге отзывов.

Конечно, Шекспир не мог знать, как слова, которые он написал в пьесе 400 лет назад, помогут выразить наше отношение к миру, когда наши собственные слова не в состоянии помочь. Но его богатое воображение, то, что Томас Харди (британский писатель, нобелевский лауреат) называл «блестящей и загадочной душой», его сострадание к нашей хрупкости, его понимание мощных сил, которые всеми нами движут, и его умение рассматривать наши слабые души со всех 360 градусов, — все это каким-то образом позволяет ему произнести то, о чем мы так часто думаем, но никогда не сможем так хорошо выразить.

Итак, я описывал, как Шекспир стал ключом ко всей моей жизни. Как мне повезло, что я ребенком получил этот ключ. И теперь, в юбилейный шекспировский год, один из моих приоритетов, как художественного руководителя RSC, — видеть, что я могу сделать все, что в моих силах, чтобы сегодняшние школьники получили такую же возможность.

Не менее, чем показывать наши постановки в Китае и по всему миру, нам важно охватить Шекспиром как можно больше наших сообществ здесь, в Великобритании. И это один из аспектов нашей работы, которым я очень горжусь.

Мы теперь записываем все наши постановки, проводим прямые трансляции и устраиваем бесплатные кинопоказы в школах по всей стране.

Не знаю, что еще могло бы лучше свидетельствовать о том, какой силой менять жизни обладает Шекспир, чем доказательства, которые мы получили от директора школы на побережье Кента — школы короля Этельберта в Маргите.

Несколько лет назад школа Этельберта была одной из пяти худших исполнительских школ в стране. Два года назад директор, Кейт Крейг, приняла решение присоединиться к долгосрочной программе партнерства со школами нашего образовательного отдела.

Некоторые из родителей сказали: «RSC — снобы, они не поедут в Маргит». Другие сказали: «Шекспир — для умных. Он использует такие длинные слова, что я чувствую — мы вылетим из школы». Так что Шекспир стал метафорой деления на «мы» и «они». Но Кейт чувствовала, что Шекспир принадлежит всем.

Короче говоря, спустя два года работы с RSC, ученики и учителя в школе Этельберта заболели Шекспиром.

Они раздобыли небольшой бюджет, который им позволил привезти всех восьмилеток посмотреть «Венецианского купца» в Стратфорде. Одна из мам позвонила и сказала, что ее сын не сможет приехать, потому что у него нет паспорта (тут Грегори делает ударение на слове passport – потому что это же слово он употребляет в течение всей лекции в значении «ключ»). Кейт убедила ее отпустить сына, и ему понравилось. Мало того — он убедил маму привезти его еще раз в театр и посмотреть спектакль. В итоге мама позвонила и сказала: «Теперь я поняла!»

И теперь вся школа это поняла. Летом они принимают участие в нашем проекте «Сон в летнюю ночь», и они осилили собственную постановку «Сна» — они делают его в местном клубе неподалеку от Маргита, но они участвуют и в нашей пьесе, с которой мы гастролируем по всей стране, и в спектакле школьники играют свиту Титании, а любительские коллективы вместе с профессиональными актерами выступают в роли Основы и грубых ремесленников.

Ученики школы в Ньюкасле участвуют в постановке "Сна в летнюю ночь" RSC - в их программе Play for the Nation

Польза от открытия Шекспира в школе короля Этельберта была огромна, и, что важнее, грандиозно изменился уровень амбиций всего школьного сообщества. Теперь родители говорят директору: «Я имею право изучать Шекспира», и даже (наверное, самое яркое высказывание) — «Я собираюсь голосовать, потому что теперь чувствую, что мы очень важны».

Вот то, что я называю ответственностью культуры.

Мне очень повезло, что мне достался ключ, при помощи которого искусство может обогащать ваш жизненный путь. В этом юбилейном году нет ничего важнее способности Шекспира улучшать нашу жизнь, и каждый ребенок должен получить этот ключ.

Как и дети из школы короля Этельберта, они не просто имеют на это право — это их законное наследство.

То, насколько доступным мы делаем Шекспира, драму, литературу, музыку, искусство, культуру, — это показатель, по которому мы судим о уровне нашей цивилизованности. Отрицать это, не принимать это во внимание, не выделять на это достаточно средств, — это значит обманывать себя и своих детей, и отказывать им в том, что принадлежит им по праву.

Мне выпала честь поставить три четверти пьес канона в Стратфорде-на-Эйвоне. Но до этого лета я не прикасался к «Королю Лиру».

Я начал лекцию с того, что есть три стадии вашего путешествия с Шекспиром. Но есть, вероятно, и финальная сцена. И ее я только начинаю открывать. Шекспир охватывает обширную панораму человеческих переживаний, и в том числе он говорит о нашем страхе смерти ясным и несентиментальным образом. Он признает нашу растерянность, когда Гамлет произносит: «Когда бы неизвестность после смерти, боязнь страны, откуда ни один не возвращался».

На самом деле «Король Лир» — это пьеса, которую я не мог смотреть в течение десяти лет, потому что перед смертью мой собственный отец впал в деменцию. Папа не был настолько неистово иррациональным и не впадал так легко в жестокую ярость, как Лир, но он осознавал, что его память угасает, и его попытки скрыть свою недееспособность, и его случайные моменты просветления слишком остро мне напоминали историю Лира, чтобы смотреть пьесу. Это было слишком больно, слишком точно, слишком чертовски верно.

Когда безумный Лир встречает ослепленного Глостера в полях близ Дувра, он находится в одном из тех внезапных редких моментов ясности, которые я видел у моего собственного отца:

«Тебя я знаю:
Ты, Глостер, потерпи! Ведь ты же знаешь, 
Что с плачем мы являемся на свет; 
Едва понюхав воздуха, вопим мы 
И плачем». 

А потом он говорит с мрачной и отчаянной простотой:

«Родясь, мы плачем, что должны играть 
В театре глупом...»

Мы понимаем это, эту абсурдную экзистенциальную шутку, что мы вынуждены играть роль на этой великой сцене дураков, что мир — действительно театр, как говорит Жак, и что у каждого из нас есть свои выходы, и уходы со сцены, что жизнь не больше, чем «ускользающая тень», как обнаруживает Макбет, «фигляр, который час кривляется на сцене, и навсегда смолкает», или, если хотите, как мягче выражается Просперо,

"Мы созданы из вещества того же,
Что наши сны. И сном окружена 
Вся наша маленькая жизнь».

И тогда, кажется, нам легче переносить страх смерти.

Итак, «Король Лир». Мы должны приступить к репетициям через три месяца... Мысль, которая беспокоит ум, нервирует, но и волнует тоже.

Кто-то спросил меня: «Как ты будешь делать «Короля Лира"?» (Как будто с Шекспиром надо что-то делать, чтобы это сработало.) Я ответил, что я собираюсь попробовать поставить его так, как его написал Шекспир. Это уже достаточно сложно.

Сэр Энтони Шер, промо к "Королю Лиру" (показы начинаются 20 августа 2016 года)

Похоже, столетние юбилеи требуют переосмысления.

Здесь, в самом узнаваемом современном здании, в «Шарде», надо стряхнуть заскорузлые ассоциации, связанные с шекспировским наследием. Этот вертикальный город — идеальное место, чтобы чествовать Шекспира как несомненного и дерзкого нашего современника. Сегодня он переводится на все наречия: от армянского до якутского, от хип-хопа до клингонского. Его работы были восторженно приняты и переосмыслены разными культурами по всему миру, и теперь мы толкуем их, перемещаем их, переписываем, меняем пол... Все в порядке. Он крутой, он принимает все. Он актуален и он — для всех. Так что, это — новое определение?

Шекспир в нем не нуждается, в основном, потому что его приятель Бен Джонсон уже все сказал первым.

В посвящении к изданию Первого фолио Джонсон называл своего приятеля-драматурга «душой века», «сладким лебедем Эйвона» и (одно из моих любимых) «звездой поэтов», но наиболее примечательно, что Джонсон сказал: «Он не только для этого века — он на все времена». Поскольку Шекспир гремит пятое столетие, это утверждение кажется бесспорным.

Что же касается «моего» Шекспира. Думаю, то, что он так точно изображает наши сердца — это заставляет меня постоянно к нему возвращаться. Даже если, как в «Короле Лире», он делает своего рода спектральный анализ нашей склонности к жестокости и насилию, с чем трудно сталкиваться лицом к лицу. В конце концов, для меня он (как кто-то сказал однажды) — пророк души. И я нахожу больше пищи для души, больше глубины, больше сострадания, больше философии, и просто — больше истины в Шекспире, чем я когда-либо находил в Библии. Сартр сказал, что в светскую эпоху большинство людей чувствуют в своем сознании «бого-образную дыру». Я заявляю здесь, что я заполнил свою — Шекспиром.

С другой стороны, покойный великий актер, Дональд Синден однажды язвительно заметил: «Человек не может жить одним Бардом». Но такая жизнь доставила мне огромное количество радости, и — позволила прочитать сегодня вечером лекцию... Как Шекспир сказал (и мы должны дать ему последнее слово):

«К любимому труду встаем мы рано
И отдаемся с радостью ему».

(«Антоний и Клеопатра»)

Спасибо.

Грегори Доран.
15 марта 2016 года.

Перевод: Анастасия Королева, Юлия Гаврилова

* * *

Скачать видео файл: https://yadi.sk/i/i335dC9nqYpZj
Скачать русские субтитры файлом: https://yadi.sk/d/bdHastj7qZBy7

Комментарии

Отправить комментарий

Популярные сообщения