Александр Бокшицкий: Какого цвета плащ Гамлета?
Сеть принесла интересную публикацию - Александр Бокшицкий рассуждает о inky cloak Гамлета, - цвет его плаща принято считать черным (и изображать, и переводить). Но это не совсем так.
 |
| Фу Кси-Ру в постановке "Месть принца" на Эдинбургском фестивале 2011 года |
Какого цвета плащ Гамлета?
Seems, madam, Nay, it is. I know not 'seems.'
'Tis not alone my inky cloak, good mother,
Nor customary suits of solemn black…
Это первые слова Гамлета, необходима точность перевода – поэтическая и музыкальная – ad libitum Шекспира1. Вопрос о плаще – вопрос тональности пьесы. И вопрос об имени («Репутация Гамлета предшествует имени»). И возможность почувствовать мысль автора, его состояние – вся «философия» Шекспира в интонации.
У Шекспира inky – двусмысленный цвет, однозначно-черным он стал в эпоху Романтизма. Первое явление Гамлета на русской сцене: «в черном одеянии с растрепанными власами вбегает преследуемый мечтою» (С. Висковатов, 1810 г.) В XIX в. черный плащ Гамлета – для всех естественная и неотъемлемая часть его «формы», столь же привычная глазу, как и ментик гусара; «скорбный плащ» – Schriftrolle – неизменный атрибут принца-меланхолика на сцене, в иконографии, в сознании философа, критика и переводчика. При этом избыточность черного цвета в соседних стихах для переводчиков всегда была проблемой. Н. Полевой оставил только второй стих, где «черная одежда» (1837); А. Соколовский – только первый, где «черный плащ» (1883); но чаще всего inky или black заменяли синонимами: темный, печальный, мрачный, скорбный и траурный.
траурный плащ – черный цвет печального наряда (А. Кронеберг, 1844)
черный плащ – пышная ливрея скорби (М. Загуляев, 1861)
мрачное покрывало – общепринятая траурная одежда (А. Данилевский, 1878)
черный плащ – траура обычные одежды (Н. Маклаков, 1880)
черная одежда – мрачный вид (А. Месковский, 1891)
черный плащ – траур (П. Гнедич, 1892)
темный, как чернила, плащ – торжественный траур (П. Каншин, 1893)
черный плащ – обычный полный траур (Д. Аверкиев, 1895)
темный плащ – строгость черного наряда (К.Р., 1899)
черный плащ – траурный наряд (Н. Толстой, 1901)
черный плащ – соблюденье траурной одежды (Н. Россов, 1907)
плащ темный – мрачные одежды (М. Лозинский, 1933)
плащ мой, как чернила – мрачный траур (А. Радлова,1937)
чернильный плащ – торжественные черные одежды (М. Морозов, 1939)
мрачность плаща – платья чернота (Б. Пастернак, 1940)
Трагедия Гамлет автобиографична. Но в каком смысле? В переносном. У Гегеля, Гёте, Шлегеля и многих, очень многих других Гамлет меланхоличен – и только, у Шекспира Гамлет – пишущий меланхолик, настолько пишущий, что на встречу с Призраком идет с табличками для записи важных мыслей, и достает их сразу же, как только Призрак уходит.
Мои таблички, – надо записать,
Что можно жить с улыбкой и с улыбкой
Быть подлецом; по крайней мере – в Дании.
(Пишет.)
«Не стоило Призраку вставать из гроба, Чтоб это нам поведать», – справедливо заметил Горацио, когда услышал уже отредактированный афоризм Гамлета. Горацио расстроен, ему не терпелось узнать об открытых Призраком тайнах, он дважды поклялся не проболтаться, и вот ответ принца:
Нет в Датском королевстве подлеца,
Который не был бы отпетым плутом.
Для Горацио ценность этих слов со знаком минус. Зрители с галерки знают, что Гамлет сначала называет подлецом короля, поэтому для них информационная ценность изречения несколько выше. И в партере кто-то догадался – это эзопов язык, дело не в Клавдии и не в Дании, вообще всё плохо, давно и везде. В ложах недоумевают, зачем приглашать на творческую кухню, если там рождаются и взрослеют столь банальные мысли?
Действительно, зачем?
Невольно Призрак посвящает сына в тайну «вечного»:
Когда б не тайна
Моей темницы, я бы мог поведать
Такую повесть, что малейший звук
Тебе бы душу взрыл, кровь обдал стужей,
Глаза, как звезды, вырвал из орбит,
Разъял твои заплетшиеся кудри
И каждый волос водрузил стоймя,
Как иглы на взъяренном дикобразе;
Но вечное должно быть недоступно
Плотским ушам. О, слушай, слушай, слушай!
На самом деле Гамлет узнает не «вечное» (Лозинский) и не «вечность» (Пастернак), Призрак говорит о «знаке вечного»: But this eternal blazon 2 must not be to ears of flesh and blood. «Вечное» и «знак вечного» – слова несколько отличающихся друг от друга языков, это может не заметить читатель, дитя трезвого века, но не опьяненный инфернальным принц, который внезапно обнаружил у себя дар посредника, чей долг не говорить и не утаивать, но подавать знаки (O my prophetic soul!) Достаточно ли хорошо развит его слух, чтобы различить слова о знаке (субъективная интерпретация знака неотомщенным духом) и сам знак?
И в небе и в земле сокрыто больше,
Чем снится вашей философии, Горацио.
Достаточно. Но в ответ, конечно, усмешка: «Он одержим своим воображеньем (imagination)». Рациональнейший Горацио, «больше римлянин, чем датчанин», переводит слова Гамлета в жанр записанных после встречи с призраками «фантазий» (fantasy – игра воображения, иллюзия, галлюцинация, бред); «фантазией» он называет и свидетельство друзей о появлении Призрака. Тем более курьезной должна была показаться Горацио последняя «запись» принца:
The time is out of joint. O cursed spite
That ever I was born to set it right! Время выскочило из суставов. Злосчастная Судьба!
Так я рожден, чтоб вправить ему вывих? Скверно!
Ницше переводит эти слова Гамлета с языка оригинала на «дионисийский», безошибочно определяя знакомое ему состояние: «Восторженность дионисийского состояния, с его уничтожением обычных пределов и границ существования, содержит в себе, пока оно длится, некоторый летаргический элемент, в который погружается все лично пережитое в прошлом». Что же ощущает принц после ухода Призрака, когда «обыденная действительность вновь начинает осознаваться»? Тоже, что и «дионисийский человек», – не сомневается философ, и передает Гамлету свой предыдущий опыт, свое «похмелье»: «и тому и другому довелось однажды узреть сущность вещей, они познали и им стало противно действовать, ибо поступки их не способны изменить что-либо в вечной сущности вещей, им представляется смешным и позорным, когда ждут от них, что они вправят члены мира, который распался».
У Шекспира – музыкальное развитие темы, у Ницше – уместившийся в одном абзаце конспект всей трагедии. Гамлет «просыпается», но не столь резко, и состояние при этом у него иное. Во-первых, принц называет Призрака honest ghost (честный дух), значит за все, что узнал – каким бы ужасным это ни было – он благодарен. Во-вторых, ему удалось кое-что записать и, вернувшись в «мир обыденного», прежде всего, он, конечно, заглянул в свои таблички. В-третьих, у принца есть чувство юмора – дар природы и Йорика. «Гамлет – ученик Йорика-шута, который ко всему относился иронически… И не случайно Гамлет на кладбище, подходя к могиле, берет череп Йорика и говорит: “Как часто я сидел у тебя на коленях”, – это вовсе не проходная сцена» 3. Относиться иронически «ко всему» значит и к себе тоже. У Ницше нет и намека на способность Гамлета к самоиронии, значит, нет и Гамлета, есть его подобие, тень, бездарный актер, заучивший слова принца, но не способный почувствовать и передать его состояние.
Но Ницше не мог не понимать, как тесно Гамлету в его абзаце. Ниже он пишет о речи героев Софокла, которая «поражает нас своей определенностью и светлой ясностью, так что нам тотчас же чудится, будто мы можем заглянуть в них до самой сокровенной глуби, и мы чуточку удивляемся тому, что путь до дна столь короток». А в следующем предложении вспоминает платоновский миф о пещере, и получается, что все, только что казавшееся ясным, «не что иное, как отбрасываемый на темную стену светлый контур». Случайно или нет, соединились конспект о Гамлете и вечно возвращающийся к читателю миф, по большому счету, неважно, они соединились. Вот абзац 4, вот пещера 5, вот тень Гамлета, вот подходящий момент, чтобы выйти на свежий воздух, погулять, например.
Первое появление Гамлета на сцене после встречи с Призраком: «Входит Гамлет, читая». «Узревший истину» (по слову Ницше) Гамлет не взял бы первую попавшуюся книгу, скорее всего, это был значимый в его жизни текст, но что-то с ним не так, нужно проверить – и вот, еще вчера казавшееся важным утратило свою ценность, рассыпалось, разлетелось. Чуть позже куда-то улетели и пузырики Озрика, стоило принцу на них дунуть (V, 2).
Полоний: Что вы читаете, принц?
Гамлет: Слова, слова, слова.
(II,2).
В этой книге, – говорит принц, – «язвительный раб (satirical slave) утверждает, что у стариков седые бороды, что лица их морщинисты, что из их глаз сочится густая смола и сливовый клей, что у них совершенно отсутствует ум и что у них слабые поджилки». Гамлет называет эти слова «клеветой», и хотя по-прежнему верит всему, что сказал автор, публикацию книги полагает делом бесчестным. Mundus senescit – мир стареет, время изнашивается и портится, ведь не может человек, подобно раку, идти задом наперед.
В следующей сцене известные слова о человеке, «квинтэссенция которого прах»; у критиков прошедшей эпохи они в ряду прочих неопровержимых доказательств меланхоличности принца. «Из людей меня не радует ни один… нет, и ни одна». Возразить, кажется, нечего – мизантроп. Но что если Гамлет продолжает цитировать «язвительного раба», произносит слова, уже ставшие для него чужими? Перед ним Розенкранц и Гильденстерн, он знает, что за ними посылали, с какой стати ему откровенничать со шпионами короля. «Хотите знать причину моей кручины? Нате». Друзья-шпионы не могли слышать его беседу с Полонием, и принц надеется, что они примут все им сказанное за чистую монету, но Розенкранц улыбается. А зрители принцу верят, и критики верят Гегелю («У Гамлета прекрасная благородная душа…»), благородная душа лгать не может. Принц и не лжет, он повторяет слова из книги, которой недавно верил, еще раз взвешивая каждое слово, еще раз находя их все легкими. А ведь других слов у него нет. Для пишущего человека это катастрофа. Но Гамлет по-прежнему благодарен за явленные ему знаки, поэтому играть нужно легко, trippingly on the tongue, как он и советовал.
«Из людей меня не радует ни один… нет, и ни одна…» – Розенкранц улыбается, прежде слов он слышит интонацию. Почувствовать интонацию – вот что важнее всего для актера, играющего роль Гамлета, играющего роль Гамлета, – это интонация легкомысленного человека. Легкомыслие – ругательное слово в той традиции, к которой принц принадлежит по своему происхождению, где привыкли мыслить тяжело, основательно, многотомно. Однако время, проведенное в университете, он не считает потраченным впустую, в Виттенберге принц явно не скучал, и студенческое братство вспоминает с теплотой, здесь он научился мыслить. Легкомыслие Гамлета – дар судьбы стоящему «у предела», ожог, рана, тавро еретика 6.
Лишь по легкомыслию Гамлет называет «бесчестием» книгу, принадлежащей, скорее всего, жанру нравоучительной и обличительной литературы, а ее автора – «язвительным рабом». Творчество принца достаточно фрагментарно, чтобы судить о том, умеет он сам писать или нет, но в данном случае это неважно, его интересует не конкретный автор и его произведение, не «суффиксы», но жанр как таковой, его тема – слово в онтологическом смысле этого слова. Хотя наверняка, была и книга, нечто до такой степени правильное, справедливое и правдивое, что принца перекосило.
И в Лире звучит эта тема, вот сцена, где безумный, украшенный полевыми цветами король, обличает неправедных судей, «презренных (scurvy) политиканов» и прочие «символы власти», а затем «показывает» Глостеру фокус: «Видишь, как судья издевается над жалким воришкой? Сейчас я покажу тебе фокус. Я все перемешаю. Раз, два, три! Угадай теперь, где вор, где судья» (IV,6).
Похожий фокус есть и в рассказе Д. Хармса «Как я растрепал одну компанию» (1933 г.) 7. В оригинале Лир предлагает Глостеру игру в handy-dandy («в какой руке?»), возглас фокусника «Раз, два, три!» – услышали Т. Щепкина-Куперник и Б. Пастернак, все они жили в одно время.
Для Гамлета слово – вдох и выдох, во сне услышанная музыка и одновременно возвращенный за ненадобностью дар, «пища хамелеона» («ем воздух, полный обещаний» – III, 2), и одновременно дело жизни, в прямом смысле этих слов, что подтверждает его рассказ о подмене письма Клавдия английскому королю:
Опутанный сетями,
Еще не зная, что я предприму,
Я загорелся. Новый текст составив,
Я начисто его переписал.
Когда-то я считал со всею знатью
Хороший почерк пошлою чертой,
Мечтая, как бы мне его испортить.
А как он выручил меня в беде!
Сказать, что написал я?
(V, 2).
В любой ситуации Гамлет остается пишущим человеком, и об этом ни в коем случае не должен забывать играющий роль Гамлета актер, наставляя актеров в той знаменитой сцене с «зеркалом», что предшествует не менее известной «мышеловке»:
«Пусть наставником вашим будет ваш внутренний голос (discretion): сообразуйте действие со словом, слово с действием и никогда не преступайте границ естественности, ибо всякое преувеличение изменяет назначению игры, цель которой, с самого начала и теперь, была и есть – держать, так сказать, зеркало перед природой; показывать добродетели ее собственные черты, тому, что достойно презрения, – его собственный облик, а всякому возрасту и сословию века – его образ и отпечаток. И вот если тут хватить через край или недоделать, это – хотя бы и смеялись невежды – огорчит людей сведущих, мнение одного из которых должно быть для вас более веским, чем мнение целого театра, наполненного зрителями» (III, 2).
Основные значения слова discretion – осторожность, рассудительность, благоразумие – сами по себе неорганичны интонации Гамлета и контексту; Б. Пастернак перевел: «внутренний голос», держа в уме второе значение слова – свобода действий, право решать, выбирать, а также характер принца, способного восхвалить безрассудство (rashness) и божество одновременно (в том же рассказе о подмене письма).
Хвала внезапности: нас безрассудство
Иной раз выручает там, где гибнет
Глубокий замысел; то божество
Намерения наши довершает,
Хотя бы ум наметил и не так...
Случай у Шекспира – не то случайное, что есть в пьесе и представлено на сцене; случайная смерть Полония – событие, свидетелями которого становятся все зрители в конце III акта, и все знают, что Гамлет заколет Полония до того как это произойдет. У Шекспира, как и когда-то у греков, случай не совсем случайный дар, еще не встреча, ее возможность, событие, не прописанное ни в сценарии пьесы, ни в сценарии жизни зрителя, «то, что еще не случилось, и никто, в том числе и сам автор, не знает, что именно случится и когда, и случится ли вообще» 8.
Примечания
↑ 1. «Как известно, первые реплики персонажа у Шекспира весьма рельефно выделяют существо данного характера, подчеркивая основное чувство или мысль, которые им владеют на протяжении всей пьесы». – А. Аникст. Послесловие к «Гамлету». / У. Шекспир. ПСС в 8 тт. М., 1960. Т. 6, с. 629.
↑ 2. Блазон – 1) геральдический знак, герб; геральдический язык – код для записи изображения на гербе. 2) жанр французской поэзии – хвалебное, обстоятельное, как правило, шутливое описание человека, части его тела или предмета, напр., «Блазон о прекрасном сосце» Клемана Маро, 1536.
↑ 3. Стенограмма (ЦГАЛИ, ф. 998, оп. 1, ед. хр. 345). Цит. по: Л.В. Февральский. «Мейерхольд и Шекспир».
↑ 4. «Восторженность дионисийского состояния, с его уничтожением обычных пределов и границ существования, содержит в себе, пока оно длится, некоторый летаргический элемент, в который погружается все лично пережитое в прошлом. Эта пропасть забвения отделяет мир обыденной и мир дионисийской действительности. Но как только обыденная действительность вновь начинает осознаваться, она уже воспринимается с чувством омерзения: аскетическое состояние отрицания воли – вот плод тех состояний. В этом смысле у дионисийского человека есть сходство с Гамлетом: и тому и другому довелось однажды действительно узреть сущность вещей, они познали и им стало противно действовать, ибо поступки их не способны изменить что-либо в вечной сущности вещей, им представляется смешным или позорным, когда ждут от них, что они вправят члены мира, который распался. Познанием действие убивается, и, чтобы действовать, надо быть окутанным иллюзией, – вот уроки Гамлета, а не дешевая мудрость о замечтавшемся пареньке, который от чрезмерной рефлексии и как бы преизбытка возможностей не может перейти к действию, – нет! не рефлексия, а подлинное познание, взгляд внутрь жуткой истины берет верх над любым поводом к действию у Гамлета и у дионисийского человека. И тут уж никакое утешение не поможет, тоска и томление простираются тут дальше, нежели загробный мир, дальше, нежели сами боги; само существование вместе с суетно-блестяшим отражением своим в мире богов или в бессмертии потустороннего, здесь отрицается. С осознанием раз узренного – истины – человек видит отныне лишь ужасность и абсурдность бытия, теперь разумеет он всю символику судьбы Офелии, теперь постигает он мудрость лесного божка Силена *; его тошнит от этого». – Ницше Ф. Рождение трагедии / Пер. с нем. А.Михайлова; сост., общ. ред., коммент. и вступ. ст. А. Россиуса. – М.: Изд-во Ad Marginem, 2001, с. 101-102.
* «Рассказывают басню о Силене, который пойманный Мидасом, вместо выкупа научил царя, что не родиться есть высшее счастье для человека, а самое ближайшее к нему (счастью) – как можно скорее умереть» (Цицерон. Тускуланские беседы. I. ХLVIII. 115).
↑ 6.
Есть в опыте больших поэтов
Черты естественности той,
Что невозможно, их изведав,
Не кончить полной немотой.
В родстве со всем, что есть, уверясь
И знаясь с будущим в быту,
Нельзя не впасть к концу, как в ересь,
В неслыханную простоту.
(Б. Пастернак. Волны, 1931)
↑ 7. «Я слышал такое выражение: “Лови момент!” Легко сказать, но трудно сделать. По-моему, это выражение бессмысленно. И действительно, нельзя призывать к невозможному. Говорю я это с полной уверенностью, потому что сам на себе все испытал. Я ловил момент, но не поймал и только сломал часы. Теперь я знаю, что это невозможно. Так же невозможно “ловить эпоху”, потому что это такой же момент, только побольше. Другое дело, если сказать: “Запечатлевайте то, что происходит в этот момент”. Это совсем другое дело. Вот, например: Раз, два, три! Ничего не произошло! Вот я запечатлел момент, в который ничего не произошло. Я сказал об этом Заболоцкому. Тому это очень понравилось, и он целый день сидел и считал: раз, два, три! И отмечал, что ничего не произошло. За таким занятием застал Заболоцкого Шварц. И Шварц тоже заинтересовался этим оригинальным способом запечатлевать то, что происходит в нашу эпоху, потому, что ведь из моментов складывается эпоха». – Даниил Хармс. «Как я растрепал одну компанию».
Комментарии
Отправить комментарий