"Пустая корона", 2 сезон, "Война Роз", "Генрих VI" (2 часть) | Рецензия на русском
А вот и отзыв на продолжение истории Генриха VI в интерпретации Доминика Кука в сериале "Пустая корона" (кстати, говорят, что они собираются снимать третий сезон - с римскими пьесами "Кориолан", "Юлий Цезарь", "Антоний и Клеопатра").
Не прошло и полгода (ц) - Hollow Crown, сезон второй, серия вторая же
В общем, в процессе поездки и работы мне все же удалось, с отставанием в две недели, продолжить движение по этому... сериалу? Составному телеспектаклю? Видеособранию избранных сочинений? Даже и не знаю...
И хотя немного, наверное, сейчас мне удастся сказать (в том числе и в силу немногого оставшегося от меня ;-) *упдате: клятва игрока, кувшин, вода, голова*), один вопрос в любом случае уже можно поставить определенно. А именно: что же они теперь будут делать в "Ричарде"?
В том смысле, что этот промежуточный этап данной части исторических хроник Шекспира, эта переходная и вроде бы еще менее, чем первая, структурированная часть истории (при этом набитая вотэтоповоротами и пронизанная синусоидой "враги-союзники-враги-убийцы-защитники-слуги-родня-и-обратно" - и, надо отдать должное, со всеми этими необъяснимостями авторы отважно работают) получилась настолько свирепой, настолько страстно-интенсивно-беспощадно кровавой, едва ли не захлебывающейся в собственной ярости и стремительном остервенении, что как-то уже трудно представить, какие дополнительные подвиги должен совершить товарищ Глостер, чтобы выглядеть на фоне этого ЕЩЕ более отмороженным злодюгой. (Хотя некоторые намеки и наметки здесь, надо опять отдать должное, кое-где разбросаны, но об этом позже. И есть еще один момент на тему количества, качества и взаимосвязи, о чем будет еще отдельный пункт).
То есть, в общем, сюжет и действия героев в пьесе, конечно, изначально немягкие, что уж. Перебили там, даже считая только центральных героев, пожалуй, и правда не меньше, чем в "Тите Андронике". И местами с той же интенсивностью. Но...
Нет, дело не в том, что здесь еще добавили. (Хотя не без того: вздергивание - фоном захвату Маргариты - безымянного преданного солдата, чьи ноги все еще дергаются, пока пленница и победители обмениваются хриплым смехом и рычанием, не сильно друг от друга отличающимися по звуку, довольно-таки добавляет колориту всему действу и как-то запоминается среди всего прочего).
Дело в том, что - вот прямо начиная с первой многофигурной, и при этом каким-то образом очень сосредоточенной на индивидуальностях, характерах, мотивациях, схватки (живой таран Уорвик, движущийся только по прямой, не видящий преград в упор, не боящийся ничего, все по собственному убеждению знающий, с налитыми кровью глазами быка; осторожный, ощеренный, давящий в себе страх Саффолк, который бы явно предпочел гору обойти, но, раз уж нет, будет грызть с обреченным отчаянием; умелый и сосредоточенный воин Йорк-папа ;) и далее везде) - все эти насильственные смерти и свирепые кровавые пиры очень... наглядны, что ли. Камера почти не отворачивается от процесса, "Игры престолов", пожалуй, более скромны в его показе. Или, возможно, более эстетизированны.
Я не зря упомянула "Ричарда Третьего" выше. При виде того, как солдат дома Йорков режет раненого Сомерсета буквально как свинью (нам еще и его головой с экрана помашут), как та же судьба постигает уже Клиффорда Йорка (потому что у вышеупомянутого Саффолка был сын, и если Уорвик - бык, то этот - танк, сталинский сокол с прозрачными глазами, уже не на миссии, а на одной цели сосредоточенный), как Маргарита почти в пляске, с восторженным утробным смехом сует тело Клиффорда под нос уже "подрезанному" Йорку и как последовательно, умело и без тени разделывают уже его, вплоть до головы на колу, вспоминается последний выход именно "ричардовского" каста в театральном спектакле, о котором я рассказывала раньше. Вот насколько они были по уши уделаны кровью на поклонах, настолько же от этой постановки создается такое же впечатление. Они здесь творческих ручек испачкать не боятся и пафосом-масштабом гражданскую войну, лично-политическую месть, эгоцентризм, отсутствие эмпатии, супер-уверенность в себе и прочие ингредиенты движухи и аристократических драк не декорируют.
Нет, тут нет реального упоения этим делом, как в каком-нибудь "Калигуле" и сюжет, персонажи и камера существуют не ради того, чтобы лишний раз шокировать зрителя. Здесь просто... скажем так, не редактируют процесс. Монологи, диалоги, Масштабные Битвы не отделяются от того, чем они кончаются и что значат. Режиссеры и операторы (ну и актеры - умирающее прежде смерти лицо Клиффорда, сведенное судорогой - его отца над телом, непонимающе-безнадежные глаза Эксетера в последнем бою, как будто все еще ждущие неизвестно чего *ах, какой прозрачно-обреченный, какой мучительно-трагичный, жутко-бескатарсисный здесь Лессер* - без этого, возможно, все вышеупомянутое и превратилось бы в мясную лавку) просто... договаривают.
Как бы, вот это и значит безоглядная любовь Маргариты к Сомерсету - а заодно и к трону: горящий дом Йорков, головы на пиках, взорванный хрупкий мир и перерезанные глотки, с полным презрением к данным словам и так часто здесь упоминаемой чести. Вот так и "переводится" гранитная уверенность Уорвика, что он знает, как надо: торжествующе вскинутый меч под вздернутым на эшафот залитым кровью телом бойца одного лагеря в начале и - с тем же выражением, с той же уверенностью, с тем же пылом, буквально до последнего вздоха - рубка в капусту бойцов противоположного лагеря в конце. И почти удовлетворенное, сквозь плевки кровью, завещание тому, кого в первых кадрах случайно не убил. Вот к этому и приводят славные подвиги и могучие удары мечом: деревья, увешанные трупами, еще живые тела, взрезанные вместе с броней, со вкусом проткнутый сзади пленный мальчишка-наследник, чья отвага и верность слову выражается в презрительном чванстве и искренней, почти пионерской вере в то, что окружающие сделаны из худшего теста (а мы помним, чем эта вера кончилась для одного из предыдущих Ричардов).
А еще... А еще все вышесказанное приводит к почти бессмысленному взгляду Кларенса, брата претендента на английский трон, загнанно и растерянно притягивающемгося то к одной, то к другой стороне и ЧЕСТНО обещающего то одно, то другое - потому что не только конкретные битвы, но уже практически все происходящее, вся творящаяся на глазах история смешивается, размазывается в нечто бесформенное, малоосмысленное, несущееся под своим собственным весом, если чем и управляемое, то случаем и удачей... потому что ровно так же не управляют собой его участники - рабы своего "я хочу", зашоренные предполагаемым точным знанием и неумением (и нежеланием) задавать вопросы.
И одновременно - к "обратному естественному отбору", в котором нет места не только что интеллигентному Генриху Шестому (от которого здесь уже окончательно ничего не зависит, но который при этом почему-то начинает выглядеть еще даже сильнее и достойнее, чем в первой части - но и об этом см. ниже), а даже крепкому, как английский дуб, вполне себе прагматичному и амбициозномуый Йорку-старшему. Который, добившись своего, начинает внезапно выглядеть уязвимым едва ли не до хрупкости, каким-то открытым всем ветрам добрым полусказочным гигантом с детской улыбкой... потому что, на свою беду, еще и честен в сделках, снисходителен к тем, кого считает слабым, и - в этом контексте - почти клинически некровожаден. На захваченном троне он смотрится неуместно не в силу недостатка врожденного величия (которого, кстати, вполне хватает обреченному Генриху - порода, блин!), а из-за почти дружелюбного лица и внимательного взгляда, каким встречает безоружных врагов.
А вот зато безымянным пастухам, радостно волокущим в лапы победителя полубезумного, почти голого, едва ли не восторженно (от отчаяния) философствующего свергнутого короля - им здесь место есть, самое место здесь как раз им. Их условный рефлекс соответствует моменту...
Короче, в этой схватке интересов убийственна и катастрофична прежде всего честь и вера во что-то, помимо собственных желаний и права сильного, а уже потом - недостаток оружия и войск.
В общем, к вопросу о вышеупомянутых ингредиентах: один конкретный, который здесь практически начисто отсутствует (помимо отдельных, ничего не решающих аномалий) - это стыд. И, соответственно, сомнения. В безнадежном меньшинстве здесь не только их носители, но и они сами внутри потенциальных носителей. (Что-то, похожее на рудимент совести, какой-то намек на неуверенность, слабо трепыхается, например, внутри будущего короля Эдварда, старшего из выживших Йорков. Но оный даже не особо осознает, почему медлит с убийством младшего Генриха и не готов покончить с Маргаритой...)
Отчего все и распадается на те самые бесформенные фрагменты и несется неуправляемо в тартарары.
Потому что - все по Гамлету - связь времен и людей не просто распалась, а втоптана в пыль. Нет ощущения и восприятия последствий (и даже мысли о них нет). Свое отчаяние не приводит к пониманию чужого и сирота яростно глумится над чужим отцом, твердо уверенный, что таким путем каким-то манером сделает лучше своему, мертвому. В результате чего ни к чему не приводят ни преданность, ни отвага, ни твердость. Не в этом беличьем колесе. И последний отчаянный рывок проигрывающей стороны, отказ от отступления, чуть ли не спартанский бросок на мечи выглядит в своей красоте так же тошнотворно, как вышесказанные убийства. Ибо ради них и совершается.
Само собой разумеется, что при таких раскладах, подчеркнутых еще более густыми и траурными, чем в первой части, подчеркнуто предвечерними сумерками, попытка остановить взаимоубийство не продержится и до вечера. Он, конечно, тоже обречен, этот последний безнадежный рывок Эксетера хоть к чему-то осмысленному (Лессер в этой сцене одной безжизненной негромкостью своего голоса и лицом, какое бывает у людей у позорного столба, перекрывает все звуки и образы вокруг; его герой, осознающий, что в глазах своего последнего "якоря", наследника принца Хэла, сейчас выглядит предателем, буквально выходит с обратной стороны отчаяния... и при этом он абсолютно четко, с высоты всех своих лет и всей своей тоскливой ностальгии, знает, что делает). И пожатие рук Йорка и Генриха, скрепляющее компромиссный договор в полутьме Вестминстерского дворца, смотрится отсрочкой казни. Последней милостью, когда заключенному дают в последний раз вздохнуть... и в последний раз почувствовать себя человеком. Ровно до того мгновения, когда Генрих снова встретится с Маргаритой - и с ним не то, что не согласятся, а просто в упор не поймут. Потому что норма сейчас - не это.
Что плавно переводит нас (наконец, ага ;) ) к Ричарду в версии ВВС и Бенедикта Камбербетча. Восторженно пялящемуся на пышность Вестминстера, в который только что победным шагом вошел отец. В ужасе, почти в судороге, вцепляющемуся в собственный кулак зубами, следя из укрытия за убийством брата. Со звериной скоростью, чуткостью, упругой рефлекторностью - переходящими уже в какое-то сильно не совсем звериное удовольствие - орудующему в битве. (Где он, кажется, только и счастлив реально. В экшене, в процессе, в действии. Мать он подхватывает на коня, чтобы успеть увезти от наступающих Ланкастеров, чуть ли не с восторженной улыбкой: ура, боевка, движуха, штурм-унд-дранг. Потому что, похоже, только в этих условиях он чувствует себя действительно на месте, действительно необходимым, действительно равным прочим. Только здесь его калечество не имеет значения. *Нет, Шекспира на этот раз никто не переписывает, без привинченных к полу деревянных игрушек для Глостера, к счастью, обошлось, ему, как и в тексте, никто из своих не говорит худого слова... но некоторые непроизнесенные намеки в воздухе висят*).
К Ричарду, который на тех самых рефлексах, кажется, вначале в основном и существует, только постепенно, прямо на наших глазах, усваивая уроки жизни. Становясь все более внимательным к окружающим, все более скупо-расчетливым в жестах, все менее импульсивным (хотя рецидивы случаются периодически до конца, и рыкнуть он может, и Генриха убивает вполне себе на эмоциях, - тот, при всем своем благолепном виде, весьма успешно и эффективно добивается от Глостера именно этого... - но позволяет себе это Ричард финальных кадров только тогда, когда может позволить, выжидая и сдерживаясь до времени).
А какие уроки дает ему эта жизнь - см. выше. И, соответственно, какой именно потенциал они развивают в способном молодом человеке, тоже можно догадаться. "Благо", оный потенциал в этой версии Ричарда в полном наличии: повторюсь, жертву тяжелого детства из него тут не делают, непонятого няшечку не лепят и ревизию шекспировской истории не устраивают. Склонности там, фигурально выражаясь, в порядке: камбербетчевский Ричард, например, парадоксально не любит убивать противника. В смысле, не любит его добивать. Тот, кто, по мнению Ричарда, заслуживает смерти (в смысле, к кому у Глостера не только бизнес, а что-то личное), должен, с его точки зрения, сперва помучиться. Надо видеть, как он чуть ли не облизывается, наблюдая предсмертные судороги того же Саффолка и останавливая собственную, уже занесенную, руку, когда тот кричит "добей" - и даже уходя, похоже, все еще воображает перед своим блаженным взором эту дивную картину. (И эта его тактика еще не раз всплывет по ходу спектакля). Счастье на его физиономии при виде плененной Маргариты, усугубляющееся, когда она видит захваченного сына, тоже описанию не особо поддается. Ну и протча тако, как сказал бы П. Бажов.
(Причем ощущение создается такое, что у него тут к эмоцио еще и рацио добавляется. Ему это не просто в кайф. Он в этом какую-то чуть не справедливость видит. Типа, заслужил - получай по полной программе. Там не одно блаженство, там довольно-таки осознанное ясное торжество: все как надо. Каковое торжество он, похоже, в дальнейшем будет испытывать в своей мести всему миру, особенно тем, кому повезло больше).
Но дело-то не только в способностях, но и в востребованности. Лохматый эмоциональный мальчишка, с которого все начиналось, послушный и усердный сын, возможно, и так не вырос бы во что-то особо хорошее. Однако, здесь ему просто расстилают ковер в обратную сторону и показывают наглядный пример за наглядным примером. То, что произойдет в следующей серии, решительно обусловлено этой. Дело даже не в том, насколько хорош или плох Ричард Глостер, а в том, что именно вариант Ричарда Глостера (по Шекспиру) - закономерный итог того, что имеет место быть в Войне Роз. Что именно ричарды третьи в версии Барда в таких войнах в конце концов и побеждают. (Аж Евгений Шварц вспомнился со своей уже бессмертной пьесой: "Я - сын войны. Война - это я"... Нет, Глостер Камбербетча не "переплюнет" действующих лиц текущей серии. Он просто ожидаемо и логично сформируется из того, что они творят. А они потом - столь же закономерно и последовательно для себя - будут удивляться, как он ужасен и за что им это. Всеми местами на себе обучаясь важности причинно-следственных и смыслу эмпатии. Когда уже поздно).
А проигрывают в таких войнах, разумеется, Генрихи. Которые все больше понимают и все меньше могут. Которые умеют слушать (см. еще раз сцену договора между ним и Йорком-старшим). Которых несет водоворотом из буйных Маргарит и упертых Уорвиков. Которым тошно смотреть на ряды копий с головами врагов, убитых предательски и бесчестно (и которых, похоже, вообще воротит от крови), но которые... это такая мелочь по сравнению с мировой революцией, почему же она так запоминается (и так безумно, аж до истерики, бесит Ричарда с мечом и полным преимуществом)?... которые умеют держаться с достоинством. Я там выше упомянула Ричарда Второго. Так вот, сей персонаж в версии Бена Уишоу, задним числом выглядит пародией - и довольно жалкой - на здешнего Генриха в тех же условиях (чего, я подозреваю, Бен как раз и добивался, а вот режиссер - вряд ли). То, чем тот Ричард хочет быть, этот Генрих является, не напрягаясь, и даже не думая особо об этом. Вообще не суетится. Смотрит прямо, в глаза - и при этом как бы мимо. Чуть заметно окаменевает лицом при страшных новостях и спокойно, не повышая голоса, провоцирует Глостера на последний удар. Даже и тогда оставаясь для него каким-то образом недоставаемым (недаром тот так отчаянно продолжает тыкать лезвием в мертвое тело). Потому что он-то всю эту бессмыслицу, о которой выше, уже постиг и осознал. А кое-кому - не дано.
Причем он ведь всю дорогу исправно делает (ну или пытается), что от него требует положение. Спорит с Йорком. Коронует сына - все согласно церемониалу, до последнего движения. Следует за Маргаритой (и наивно верит в ее любовь). Но вот как-то все... не так. Не в струю. Не о том. И не для того. И попрежнему существует как будто в другом пространстве. Ричард Йорк - всего лишь последний из тех, сквозь кого устало и отсутствующе смотрит этот неслучившийся с Англией король.
Что еще сказать? Пожалуй, отдельного упоминания (и благодарности) напоследок заслуживает то, что в этой постановке совершенно определенно присутствует (хотя и в экономных дозах) крайне характерная для Барда вообще *и, я сильно подозреваю, для Хроник в частности, с учетом характера дамы Истории* горестная ирония. Злющий и сокрушительно абсурдный - при всем трагизме - канонический момент, когда после битвы, рядом друг с другом, отец, убивший сына, и сын, убивший отца, корчатся от боли, обнаружив, что сделали - здесь поддержан и "зарифмован" еще несколькими такими же. Вроде того, как Генрих из внутренней человечности делает с Саффолком-младшим ровно то же, что Ричард сделал с ним из садизма. Один не убил, потому что радовался мучениям, другой - физически не смог, аж до рвоты. Крайности, блин, сходятся. Или если вспомнить, к чему здесь приводит самая искренняя любовь. Про Маргариту и Сомерсета мы уже говорили. Но ведь и обалдевший (пардон за прозу) при одном виде немолодой (по тогдашним невестиным стандартам), усталой, непричепуренной вдовы с ясным невеселым взглядом Эдвард, послав нафиг все протоколы и династические договоры, поддавшись абсолютно человеческому чувству и честно увенчав любовь законным браком, обеспечит Англии войну с Францией, Уорвику - непростимый с его точки зрения позор, а Ричарду (как участнику победы) - усугубление амбиций, дополнительные уроки... и новые будущие объекты для убийства.
Хотя его последний длинный монолог (очень интересно решенный - Камбербетч в этих сценах зрителя чуть ли не за лацканы хватает, будто выговариваясь в кои-то веки, вываливая на камеру весь накопленный опыыт и чувства) достаточно четко дает понять, что этому-то уже по-любому что свадьба, что несвадьба. Процесс запущен давно, личность загустевает на глазах во вполне определенную сторону, да и психика, похоже, уже слегка поехала. Что как бы тоже определенную закономерность имеет. Сочетание страха, комплексов и отсутствия ориентиров (при вышесказанных склонностях) стабильности не способствует.
Ну и завершающая мизансцена (опять воздержусь от последнего спойлера, хотя это после всего тоже иронически выглядит) смотрится более чем оксюморонно, да...
ЗЫ: Ой, как хорошо, что я вспомнила про Францию. ;-) Не упомянуть самого Эндрю Скотта среди этого всего - оно ж грозит потерей всех виртуальных жизней сразу... ;-)
Ну что я вам скажу про Сахалин короля Луи? Красивый. ;) Вполне удобно устроенный на троне (не Йорк ни разу ;-) ). И не без основания. Вписывается во все вышеуказанное в каждом своем движении и реакции. Положим, он посдержаннее той же Маргариты или Ричарда, умеет говорить спокойно и аккуратно, смотреть выжидательно и улыбаться любезно. Однако, эго там тоже рулит всем процессом и его перекошенная мордочка при вести, что Эдвард не женится на его дочери - и отсутствие даже намека на раздумья при объявлении войны - абсолютно соответствуют всем тем взрезанным глоткам, проткнутым спинам и головам на пиках, которые усеивают это поле.
И красивый, да (хотя при своих размерах рядом с большинством остальных выглядит породистым котиком на охотничьей псарне ;) ). На Мориарти ни разу не похож, ни внешне, ни реакциями - этот суше и к истерикам не склонен. Из серии "джентльмен не уронит на вас чемодан и не наступит на ногу... случайно - только с заранее обдуманными намерениями".
Комментарии
Отправить комментарий